Манная каша - Симолина Пап

– Нельзя! Я себя уважаю. И с голубками не общаюсь.

– Не смей сравнивать Марка со всякими там птицами! – Грета захлебнулась словами и замолчала.

Дома Ганс упаковался в ее розовый махровый халат и улегся смотреть телевизор, а Грета принялась вытирать пыль. Она металась по дому, кусала губы, ломала пальцы и роняла метёлку. Она ненавидела процесс уборки пыли. Вспомнила, как Марк улыбался, и что сказал ему Ганс, и что сказал Ганс про него, бросила пыль и шагнула к Гансу.

– Послушай, – она забрала у него пульт и решительно обеззвучила телевизор, – послушай, мы с тобой катастрофически не сходимся характерами. Нам не стоит оставаться вместе…

Ганс метнул на нее презрительный взгляд.

– Тебе нравится унижать меня. Ты специально ждала, чтобы я сделал тебе предложение, чтобы притвориться, что я тебе не нужен.

– Я не ждала. Это недоразумение. Я не собираюсь замуж.

– Унижайте, оскорбляйте, преследуйте. Правильно. Все вы такие.

– Никто тебя не обижает. Все будет хорошо. Ты симпатичный, найдешь себе подходящую подружку.

– Я вернусь в свою комнату и сразу же перережу себе вены. А я так верил в тебя…

– Но почему именно в меня? Ты ведь жил до сих пор без меня, мы даже не были знакомы, и ничего, – запротестовала Грета.

– Я не могу жить один.

– Живи с родителями. Я ведь тебе чужая.

– Мама меня не любит. Папа меня истязает. Он берет жесткое махровое полотенце и натирает мне спину до крови. Он садист. Иногда он трет меня щеткой для пяток. В армии он мучил солдат. Теперь уволился в запас и отыгрывается на мне.

Грета сначала онемела от такого признания. До сих пор ей не приходилось видеть ни садистов, ни их жертв, и она не очень-то верила в их существование. Она полагала, что все люди нормальны, а их разнообразие касается только степени красоты, интеллекта и таланта. Те, кто не прекрасны, все равно по-своему хороши. Ганс сказал правду – она была до невозможности наивна.

– Как же ты ему позволяешь тереть тебя щеткой для пяток? – спросила она.

– Не могу же я поднимать руку на отца.

– Это все чепуха. Ты нарочно выдумал.

Ганс задрал полы халата. Грета ничего не разглядела на его стройной белой спине, но она, по правде говоря, боялась что-либо увидеть. Ганс усмехнулся.

– И так – с детства, – уныло признался он.

– А мама?

– Хорошо, что мама не знает. А то она бы придумала еще более изощренные пытки. Она умнее папы.

Ганс сморщил нос. Жалость к себе не позволила сохранить спокойствие, достойное повидавшего виды мужчины, сами покатились из глаз слезы. Глядя на него, Грета тоже заплакала.

– Ах, Гансик, я не знала, прости меня. Не ходи к ним больше никогда.

Грета обняла его.

– Никогда, никогда, никогда.

– Нет я пойду, – упрямо возразил Ганс, – я сын. Я люблю маму. Я пойду к ней завтра утром. Отец будет истязать меня, может быть, замучает до смерти. Но я пойду ради того, чтобы увидеть маму.

– Не ходи, – взмолилась Грета.

– Ты не имеешь права не пускать меня. Я не твоя собственность. Я предупреждал, я не собака. Я решил пожертвовать собой ради мамы.

– Но я не могу позволить этому грубому человеку истязать тебя. Я пойду с тобой. При мне он не посмеет.

– Ладно, пойдём. Я тебя познакомлю с мамой. Она очаровательная женщина. Самая красивая в Лавландии. И с папой. Он обаятельный мужчина. Его все уважают. У него красивый мужественный баритон. Когда он поет, женщины стонут… Он носит фамилию До-ручки, ту же, что и я!

– Манная каша! – воскликнула Грета, – я должна приготовить тебе манную кашу с апельсиновым соком!

В этот момент ей казалось, что в апельсиновом соке она потопит чудовищную несправедливость, в силу которой в мире могут происходить такие страшные вещи – по вине грубых садистов страдать их невинные дети.

5. Чай из незабудок

К массивным дверям особняка на Кисельной улице Грету и Ганса вела дорожка из розового мрамора. Грета ощутила робость перед этими дверями. Каждый кирпич особняка кичился благородством и вседозволенностью. Даже цветы в палисаднике выпендривались, непреклонные, как жесткие искусственные цветы…

После красочного повествования Ганса, после целой ночи откровений, жалоб и слёз, Грета поверила, что его семья – гнездовье вампиров, в существование которых она до сих пор не верила, настоящая семейка Адамс. Грета вся изрыдалась – рассказывать Ганс умел очень жалостно. Уже рассвет наступил, и будильник зазвенел, и только тогда изможденные Грета и Ганс, обнявшись, заснули, как сестричка и братик, брошенные в лесу. Грета не могла в этот день думать о рекламе и дизайне.

И теперь, ожидая перед парадным крыльцом огромного терракотового дома, Грета вспоминала сказку про Мальчика-с-пальчик. Брошенные в лесу дети пришли к людоедам. Если бы не Ганс, несчастный Ганс, похожий на побитую собачонку, Грета бы не нашла в себе мужества переступить этот порог.

А напротив, через дорогу, высился дом ещё ужаснее. Он был выше и громаднее, ярко-синий, он отливал сиреневым, а его крыша напоминала стеклянную сияющую призму. Ганс усмехнулся.

– Здесь живёт какой-то бездарь. Космонавт. Носится на синей тачке. Загораживает от моей мамы солнце.

Графиня Ариша Викинг вышла в золотом пеньюаре, расшитом павлиньими хвостами. На ногах ее сидели атласные золотые туфельки. Восточный, терпкий, одуряющий аромат духов исходил от нее. Казалось, она ждет в гости турецкую принцессу. Ариша сделала круглые глаза, увидев Грету.

– О! – сказала она. – Кто это? – пытаясь вобрать ее всю единым взглядом.

Грета тоже с пристрастием разглядывала Аришу. И не почувствовала ни малейшего неприятия. Графиня не произносила ни колкостей, ни учтивостей, она говорила просто и выглядела приветливо.

– Это моя невеста, – бросил Ганс.

И ушел в глубь дома, оставив женщин вдвоем. Гансу неотложно нужно было поговорить с отцом. Он поднялся в кабинет к капитану и спросил, не найдётся ли у него какого-нибудь старого ненужного зонта. До-ручки, как всегда, заметил, что Ганс слишком грязный, и что в таком виде не являются к родителям.

– Я мылся только вчера в ванной моей невесты, – заметил Ганс.

– Молчать! – возразил капитан.

Ганс покорно отправился в ванную, погрузился в чудесную хвойную пену, прикрыл глаза и попытался вообразить, что все хорошо и замечательно. Что он в родительском доме принимает ванну, за столом сидит и работает его отец, а его мать и невеста готовят вкусную манную кашу с пареной репой. Но громогласный окрик капитана прервал его грезы.

– Открой, баран!

Ганс повиновался, проклиная себя за бесхарактерность. Он открыл дверь, снова плюхнулся в пену и попытался вообразить то же, что и раньше.

– Почему не пользуешься мочалкой? – закричал отец.

Взял мочалку и принялся тереть ему спину, другой рукой ухватив за ухо. Мочалка была жёсткая. Пальцы сжимали ухо как железные щипцы. Ганс поморщился.

– Полегче, папаша.

– Помолчи, – капитан все азартнее тер спину Гансу.

– Мочалку-то намыльте, папаша, – взмолился он.

– Обойдешься.

– Ну хоть намочите ее водой, папаша.

– Помолчи!

Ганс еще в детстве, когда отец его мыл, плакал и кричал, чем раздражал мать. Потом Ганс понял, что отец умудрялся скрывать от жены свои садистские наклонности. Возможно, он дорожил ею. Но сын, беспомощный ребенок, маленькая копия красавицы-графини, ничего не мог противопоставить страшным инстинктам капитана, его можно было мучить безнаказанно.

Боль сделалась жгучей, как от сильного солнечного ожога, а капитан продолжал тереть.

– Ты не отец, а Мой-до-дыр! – не сдержался Ганс.

– Ты не сын, ты грязный баран, – парировал отец, – сейчас я буду мылить тебе шею.

– Я не люблю, когда мне мылят шею, – попытался возразить Ганс, но капитан уже схватил его за волосы и погрузил с головой в воду.

Когда Ганс наконец смог выбраться из воды и открыть глаза, он увидел отца, который наблюдал с садисткой ухмылкой, как смешно сын барахтается в воде. Самым неприятным было вытирание жёстким полотенцем. И именно оно больше всего нравилось отцу. Он даже напевал гимн Лавландии.

Когда Ганс, одетый и причесанный, вышел в кабинет, капитан уже сидел в Паутине. Он обернулся.

– Теперь с тобой хотя бы возможно разговаривать. Еще немного, и ты принесешь мне вшей.

Ганс молчал. Капитан открыл ящик стола, сгрёб немного денег и с кривой усмешкой протянул пригоршню сыну.

– Бессовестный, – сказал Лев До-ручки, – в шестой раз экзамены завалил. Сколько еще ты будешь сидеть у меня на шее?

– Мне не нужны ваши деньги, – с торжествующей улыбкой ответил Ганс, – они мне противны.

– С каких это пор? – изумился Лев.

– С тех пор, как обо мне заботится моя невеста! – похвастался Ганс.

– Что за чушь ты несёшь! —возмутился капитан.